На Белой дороге никогда не было страшно. Те, кто боялись Белой дороги, просто не могли прийти туда - они принимали за неё обычный морок, что-нибудь вроде заброшенной трассы с костями по обочине, и потом долго рассказывали, как чудом вышли обратно с дороги Смерти. Особенно часто такие говорили про "дорогу Смерти", или "дорогу Мёртвых", и тогда сразу становилось понятно: не она. Она - это Белая дорога, или тропа, или трасса (тут уж каждый видел по-разному), но всегда Белая.
Белая дорога всегда выглядела просто, почти обыденно: некоторые видели плотный туман, а в остальном - ничего особенного: старый, но сносный асфальт, лес вдоль, редко проедет машина или пройдёт пешеход. Единственная странность: люди всегда идут по правой обочине (или по левой, если - навстречу). Но и тут легко приходило в голову объяснение: правая полоса для живых, левая - для мёртвых.
На Белой дороге был ранний вечер - тепло, как бывает тепло в середине сентября, между холодами и холодами, когда пожелтели первые листья; небо, серое, но не хмурое, смотрит, как мама на подростка, вдруг получившего тройку - и больно, и обидно, и вместо ругани надо поддержать; воздух был не по-городски чистым, и немного кружилась голова. По правой - живой - стороне шёл юноша в сером худи и слегка выцветших джинсах. Он был в наушниках - включил любимую песню ещё в мире живых и удивлялся, что она не только продолжала звучать здесь, но даже не остановилась на секунду, когда он нащупал переход с Балаковского проспекта, где он жил, сюда. Он шёл как будто без цели, не торопился, не пытался вслушиваться в мир, но в его движениях чувствовалась усталость. Она не была похожа на усталость юноши, который занимался допоздна и лёг спать часа за четыре до подъёма, не была похожа и на усталость человека, который всю ночь тусовался с друзьями. В ней было что-то вязкое и тяжёлое, что-то недетское.
И осенний воздух станет комом в горле,
Ласковой рукою, старой колыбелью,
Остаётся память, но уходит горе,
И придёт надежда светом белым-белым,
А печаль уходит, и наверно, скоро,
Ты услышишь песню, ту, что осень спела.читать дальшеПо левой стороне дороги шла девочка лет четырнадцати. На ней было летнее платье без рисунка, сверху - лёгкая куртка и небольшой рюкзак. Всё - новое, странно-яркое, и даже запылённое как-то по-городскому. Она шла быстро и уверенно, как будто спешила по важному делу. Её губы были сжаты, лимцо напряжено - такое лицо бывает, когда на экзамене решаешь сложную задачу. Но сквозь эту сосредоточенность проскальзывало что-то детское, радость оттого, что она делает что-то очень-очень важное. Лёгкий ветерок играл её светлыми волосами, и, когда они попадали ей на лицо и она откидывала их, в её глазах мелькала радость. Но вскоре она сменялась мрачным, даже немного злорадным, напряжением.
И теперь, когда ты стоишь у края,
Улыбнись себе, улыбнись чужому,
Ты ждала не радости и не рая,
не волшебных стран - а всего лишь дома.
И теперь, когда ты стоишь у кромки,
И смеёшься - гордо, свободно, сухо,
Посмотри: вот путь, странный и неровный:
Сделай первый шаг, если хватит духу.
Когда девушка и юноша поравнялись, они повернулись друг к другу: девушка - резко, так, что взлетели волосы, а юноша - чётко, напрягшись. Она шагнула к нему, подошла к сплошной линии и крикнула:
- Рома! Это ты! Я же говорила, что мы встретимся, - в её голосе было и облегчение, и почти наигранная радость: так стараются убедить себя сами, что счастливы.
- Всё в порядке, Юль. Теперь - всё только в порядке, и навсегда, - юноша говорил спокойно, в его тоне сквозила та уверенность, за которую хочется схватиться, как за прочный канат.
Он подошёл к Юле и положил ей руку на плечо. Они долго, минут десять молчали. Только она погодя обняла его, а он поправил руку и немного крепче сжал её плечо. Серое небо было высоким и удивительно ровным.
И если снег падал, то падал сквозь наши глаза, и, если мы видели мир, то сквозь эти снега, и не было страшно, и мы не смотрели назад, а только на снег - и судьба нам казалась легка.
И если был дождь, то и мы становилась дождём, и мы не носили плащей, промокали насквозь, и вот мы идём, и земле этой воду несём, и если увидим кого, тот окажется свой.
И если цветок прорастал, то мы были землёй, весенним теплом, и водой, и тем самым цветком, и мы прорастали, и мы уходили в полёт, и помнили жизнь до конца, и нам было легко.
- А я ведь знал, что ты будешь меня искать, - Рома говорил легко, тоном, которым болтают с друзьями на переменах, - все говорили о твоём самоубийстве, но я... не то чтобы не верил, а просто подумал...
- Что я жду тебя, да? - Юля подняла голову и смотрела прямо в глаза Ромы.
- Ну да. Что ты просто сбежала от своих.
- Ага. Мне стали говорить, что с таким, как ты нельзя видеться, обещали запретить ходить одной, а я и сказала им: пока-пока. Здесь-то вы меня не найдёте. - в тоне Юли проскользнуло злорадство, тень давней и глубокой ссоры.
- А мне наоборот: сказали - иди куда хочешь, - Рома говорил о себе как будто равнодушно, только немного медленно.
- А ты пошёл ко мне? - не то вопрос, не то утверждение.
- Куда же ещё, - только теперь в голосе Ромы слышалось облегчение.
- Так значит, ты идёшь со мной? Тогда пошли! - Юля повернулась к левой обочине и хотела идти, но Рома не шевелился.
- С тобой - куда? На ту сторону? - Рома был как будто испуган.
- Ну да. Тебе же сказали идти куда хочешь, так что пошли со мной.
Ветер почти стих. Облака на сером небе начали расходится, сквозь них проступал более светлый слой, за которым угадывался свет солнца.
- Пошли, - Рома резко шагнул к Юле. Они взялись за руки и Юля повела Рому к левой обочине.
Где-то в Москве Рома Горский случайно и глупо погиб по дороге домой. Смерть наступила мгновенно - он не успел осознать её.
А на дороге в рассвет теперь открыли метро, глаза пошире открой, и где-то там, в синеве увидишь танец ветров.
А на дорогу в закат теперь ведёт магистраль, и жизнь - немного игра, и не видны облака, и отправляться пора.
А впереди - поворот: дорога будет легка.
- Постой, - вдруг сказал Рома, - мы же... мы же должны дать знать живым, что с нами всё в порядке.
Юля кивнула, серьёзно, но легко, как будто у неё за спиной больше нет тяжёлых воспоминаний.
- Тогда пошли, Ром. У нас ещё много дел.
Над Белой дорогой сквозь облака проглядывало небо ровного и удивительно яркого голубого цвета. Левая обочина была пуста.